Грабь, насилуй, тащи добычу, а перед уходом подожги все к чертовой матери. ©
XII-17. Миранда | Винсент. АU! Обучение оккультному мастерству в атмосфере обоюдной нелюбви. Попытка прибить пальцы тяжелым томом за спрятанные ножницы
Алая комната – ящик без окон, обитый горячим красным шелком, наполненный сухим шелестом крошечных жвал - словно между стенами и драпировкой сплошной массой копошатся тысячи жесткокрылых насекомых. В углах чадят свечи в медных светильниках, потертая кожаная мебель в пятнах ожогов жмется к стенам, освобождая пространство в центре.
Ученик ведьмы выжимает в ведро грязную воду из тряпки и продолжает с остервенением оттирать пол от меловых знаков. Он ненавидит это место, шепот которого вгрызается ему в мозг раскаленными сверлами. Он ненавидит безротые бесплотные тени, толпящиеся ночами вокруг его постели, и вой голодных Цепей, долбящихся в створки Врат с той стороны. Он ненавидит саму ведьму, чьи волосы пахнут как кровь, чей голос – как жирно блестящие змеи, обвивающие его шею. Она учит его истязать мертвых и использовать живых, скользить между мирами, ловить рыбку в мутной воде. Уборка, атам, свечи, руны, книги, снова уборка, плат…
- Вырежи плат.
Красная ткань; все красное, красное, красное: правый глаз – три километра крови в глубину, тридцать три несчастья; ведьмины тугие карминные косы, рубиновые перстеньки, ритуалы жертвоприношений. Винсенту кажется, что на его губах вскипает розоватая пена безумия, что из пор на его коже выходит кровавый пар, питающий алую комнату – так паразит пьет соки своего «хозяина». Винсент сходит с ума в этой демонической утробе. Он шьет человеческие фигурки – из лоскутов, из тряпок, из своих простыней (он лишь смутно осознает, что поплатится жизнью, если решит добраться до платьев ведьмы). Он шьет их – и режет. Кромсает ножницами безо всяких ссылок на гомеопатические практики. Ему просто хочется вскрывать, вспарывать, потрошить.
Ведьма запрещает ему это. Для нее он – подросток-психопат, нужный, но не вызывающий ничего, кроме брезгливости. Когда шепчущие голоса становятся невыносимы, и внутренний взор выжигает раскаленная пелена, когда он корчится в углу, зажимая руками уши, она снисходит до него: набивает длинную тонкую трубку острыми травами, заставляет его затянуться, - и он погружается в сизые волны наркотического забытья, где тихо, вязко и влажно, где Гилберт учится стрелять на заднем дворе.
Потом он просыпается – от шелеста жвал.
Длинной изогнутой иглой ведьма проколола ему мочки и застегнула в них слёзки-сердолики, горько-рыжие, словно рябиновый сок. Они помогают, но мало, слишком мало – лишь ретушируют голоса в одну невнятную шипящую ноту, ровный непрекращающийся фон.
- Плат. Давай сюда.
Он покрывает каменный алтарь четырехугольным куском ткани и отступает назад. Ножницы остаются в его руках; кося глазом на ведьму, Винсент бесшумно опускает их на стол и задвигает под ворох бумаг. Когда ведьма уйдет, а он останется заканчивать уборку, он заберет их. А шелк, не пошедший на плат, пойдет на куклу.
Винсенту нужна кукла, он хочет играть.
…На его пальцы с силой опускается тысячестраничный фолиант.
- Ты не будешь этого делать. Я, кажется, ясно высказалась.
Он прижимает ушибленную ладонь к себе и затравленно смотрит на нее исподлобья; а потом на губах у него вдруг расцветает сливочно-нежная улыбка, улыбка, делающая его похожим на принца из сказочной страны.
Я знаю, почему вы отбираете у меня ножницы, Миранда. Вы боитесь, что однажды алым вечером я не удовольствуюсь тряпичными игрушками. И вы правы.
Я вскрою вас. Вскрою, и все закончится. Наступит тишина.
И будет новый день, и Гил будет учиться стрелять на заднем дворе.
могу я узнать автора в лицо?
яркость, самостоятельность каждого предложения поражает
и яркие они такие яркие **
*ждёт явления автора*
а.
так и думал, что это вы